Таинственная река - Страница 83

— Понимаю.

— Адски больно. Ты уж поверь мне.

Джимми снова пожал плечами и почувствовал, как что-то, пока еще едва заметное, зашевелилось в глубинах его сознания — что это, злость? — бурлит и переполняет его желудок. Только этого ему и не хватало сейчас: бодрящего разговора с Тео Сэваджем о предстоящей боли. Черт бы его побрал.

Тео подался вперед.

— Когда умерла моя Джейни, да благослови Господь ее душу, я был не в себе целых шесть месяцев. Сегодня она была здесь со мной, моя красавица жена, а завтра? Назавтра она ушла. — Он щелкнул своими толстыми пальцами. — В тот день Бог получил еще одного ангела, а я потерял святую. Но дети мои, слава Богу, уже подросли к тому времени. Поэтому-то я и мог позволить себе предаваться печали в течение шести месяцев. Я мог позволить себе такое удовольствие, дабы утешиться. Но ты-то ведь не можешь.

Тео откинулся на спинку стула, и Джимми вновь почувствовал, как что-то закипело у него внутри. Джейни Сэвадж умерла десять лет назад, но Тео Сэвадж присосался к бутылке не на шесть месяцев, а на более долгое время. Больше чем на два года. С этой самой злосчастной бутылкой он шел в обнимку почти всю свою жизнь, ради нее он и закладную на дом получил после того, как умерла Джейни. Когда она была жива, Тео проявлял к Джейни такой же интерес, как к прошлогоднему снегу.

Джимми терпел Тео, потому что должен был терпеть его — он ведь был отцом его жены. Если смотреть со стороны, то они действительно выглядели как друзья. Возможно, Тео и представлял себе их отношения именно такими. Годы преобразили Тео и смягчили его характер настолько, что он не стеснялся открыто проявлять любовь к дочери и баловать своих внучек. Одно дело — не осуждать человека за его прошлые грехи, но совсем другое — следовать его советам.

— Так ты понимаешь, что я хочу сказать, — продолжал Тео. — Ты не должен допустить, чтобы горе стало твоей индульгенцией, Джимми. Ну ты понимаешь, что я имею в виду, и не освободило бы тебя от ответственности за твой дом и за твоих домашних.

— Ответственности за мой дом и за моих домашних, — машинально повторил Джимми.

— Да. Пойми, ты должен заботиться и о моей дочери, и об этих маленьких девочках. Это должно стать для тебя сейчас самым главным.

— Угу, — ответил Джимми. — Тео, ты никак решил, что я могу сойти с круга?

— Я не сказал, что сойдешь, я сказал, что можешь. Только и всего.

Джимми пристально смотрел на левую ляжку Тео, мысленно представляя ее себе в виде толстой красной подушки.

— Тео…

— Да, Джим.

Джимми перевел взгляд на другую ляжку Тео, расплывшуюся под опертым об нее локтем.

— А чего, по-твоему, можно ожидать от этого разговора?

— Чтобы такого больше никогда не случилось. — Тео усмехнулся; смех его скорее походил на рык, и в нем слышалось предостережение.

— Дальше, — Джимми оторвал взгляд от левого локтя Тео и посмотрел ему прямо в глаза. — Так вот, дальше наверняка все должно быть нормально. А ты что, в это не веришь, Тео?

— Что я имею ввиду, когда говорю об этом, Джимми? — В голосе Тео послышалось волнение. Он был громилой, да еще и со взрывным характером, и Джимми знал, что на многих это наводит страх, знал он также и то, что Тео, видя страх в глазах людей, принимал его по недомыслию за уважение к своей персоне. — Послушай, если я правильно понимаю то, что произошло, сейчас не время для такого разговора. Согласен? Поэтому, я думаю, надо закончить его как можно скорее, и точка.

— Конечно, — ответил Джимми, — ведь ты же сам сказал, чтобы такое больше не повторилось, так ведь?

— Все правильно. Ты хороший парень. — Тео хлопнул Джимми по колену и встал со стула. — Ты справишься с этим, Джимми. Пройдешь через это. Боль тебе не избыть, но ты не остановишься. Потому что ты мужчина. Я сказал Аннабет — в первый вечер после вашей свадьбы, — я сказал: «Дорогая, тебе достался настоящий мужчина, мужчина старой закалки. Отличный парень, сказал я. Первый во всем. Парень, который…»

— А ведь они положили ее в мешок, — прервал его Джимми.

— О чем ты? — недоуменно посмотрел на него Тео.

— Так выглядела Кейти, когда мне показали ее прошлой ночью на опознании в морге. Как будто кто-то запихал ее в мешок, а потом бил по этому мешку трубами.

— Да ну, не надо…

— Даже и не поймешь, к какой расе она принадлежала, Тео. Вроде к черной, а вроде к пуэрториканской, как ее мать. А может, и к арабской. Но белой она не выглядела. — Джимми смотрел на свои руки, зажатые между коленями, потом стал рассматривать пятна на кухонной двери и горчичные подтеки на левой ножке стола. — Джейни ведь умерла во сне, Тео. Все было, вроде, как и должно быть, сам понимаешь. Легла спать и не проснулась. Что называется, с миром почила в своей постели.

— Давай не будем говорить о Джейни. Согласен?

— А моя дочь? Она была убита. Это совсем не то.

На некоторое время на кухне наступила тишина — тишина на фоне гула, а что еще можно услышать в тихой квартире, если ниже этажом полно народу, — и в этой тишине Джимми задумался, хватит ли у Тео ума и такта на то, чтобы прекратить эту беседу. Ну давай же, Тео, скажи еще какую-нибудь глупость. Ведь я сейчас как раз в том настроении, когда необходимо поддержать кипение у меня внутри и выплеснуть его на кого-нибудь.

Тео сказал:

— Послушай, я понял. — И Джимми, прикрыв глаза, с облегчением сделал долгий выдох, выпустив воздух через ноздри. — Я понял. Но Джимми, ты не должен…

— Что? — спросил Джимми. — Я не должен что? Кто-то приставил к телу моей дочери пистолет и снес ей весь затылок, и ты хочешь убедиться, что я не должен… не должен что? — сдерживаться, поддаваться своему горю? Да? Отвечай же. Ты считаешь, что это мне подойдет больше всего? А ты будешь стоять рядом, выполняя роль великого патриарха? Да на кой черт мне это?