— Ну так?
Но ты же убил кого-то, Дэйв. Ты убил кого-то. Селеста была права, говоря мне об этом. А к тому же, ты знаешь, каково быть ребенком, которого растлили и совратили.
— Нет, Джим. Может быть, ты расскажешь мне об этом?
Они сами становятся совратителями и растлителями. Рано или поздно, но становятся. Тот яд, который в тебе, должен выйти наружу, Дэйв. Возможно, это произойдет с твоим сыном.
— Только не вмешивай в это моего сына.
Хорошо. Тогда, это может случиться с кем-нибудь из его друзей. Но, Дэйв, рано или поздно, но ты должен был обнаружить свое истинное лицо.
— Так как же ты живешь с этим?
Раз уж ты влез в ту машину, Дэйв, тебе никогда уже не выбраться из нее. Вот как я живу с этим. Ты уже не наш. Ты понимаешь это? Все те, кто живет здесь по соседству, они образуют некое сообщество, группу людей, живущих в одном месте единой жизнью. А других просят не соваться и держаться на расстоянии.
Голос Дэйва, слышимый из струй воды, колотил Джимми по голове, как в барабан:
— Теперь я живу в тебе, Джимми. И ты не сможешь от меня избавиться.
Нет, Дэйв, я смогу.
Джимми выключил душ и вышел из кабины. Он вытер тело полотенцем и вычистил влажные распаренные ноздри. Что бы там ни было, душ хорошо «промывает мозги». Он протер запотевшее маленькое оконце в углу ванной комнаты и посмотрел сквозь него на аллею позади дома. День был таким ясным и светлым, что даже эта аллея казалась чистой и ухоженной. Господи, до чего же хороший день. Истинно воскресный день. Самый подходящий день для парада. Он вместе с женой и дочерьми выйдет на улицу, они будут держаться за руки и смотреть на марширующих, на оркестры, на проплывающие по воздуху шары и флаги, на политических деятелей, проходящих мимо них в ярких лучах солнца. Они будут есть горячие сосиски и сахарную вату; он купит девочкам Бакингемские флажки и футболки, украшенные городскими символами. И процесс выздоровления начнется под грохот барабанов, гром литавр, пение труб и веселые возгласы толпы. И он разом обнимет их всех, в этом он не сомневался, они будут стоять на тротуаре и праздновать годовщину основания места, в котором живут. А когда ближе к вечеру смерть Кейти омрачит их праздничное настроение и плечи их слегка сгорбятся при воспоминании о ней, у них впереди будут еще послеобеденные развлечения, которые хоть немного смягчат испытываемую ими горечь утраты. Это и будет началом выздоровления. Они все осознают это, ведь, по крайней мере в течение нескольких сегодняшних предвечерних часов, их ждет радость, а может быть, даже и удовольствие.
Он отошел от окна, плеснул себе на лицо теплой воды, а затем намылил щеки и горло кремом для бритья, когда он приступил к бритью, его неожиданно поразила мысль, что он — олицетворение зла. Не вселенского зла. При этой мысли ничего особенного не произошло, в его сердце не зазвучали колокола, раскачиваемые землетрясением. Просто эта мысль внезапно пришла ему в голову, и ощущение от нее было такое, словно неясные цепкие пальцы поглаживают его грудь.
Да, такой уж я есть.
Он посмотрел в зеркало и почти ничего не почувствовал. Он любил своих дочерей и он любил свою жену. А они любили его. Он чувствовал уверенность в них, абсолютную уверенность. Немногим мужчинам, немногим людям дано такое.
Он убил человека за преступление, которое этот человек вернее всего не совершал. Не будь этот поступок сам по себе плохим, он не слишком сожалел бы о содеянном. Давным-давно он убил другого человека. И оба тела он утопил, они исчезли в глубинах Таинственной реки. А ведь он искренне любил их обоих — Рея даже чуть больше, чем Дэйва, но он действительно любил их. И все-таки он их убил. Из принципа. Стоя на камне, возвышающемся над поверхностью реки, он наблюдал, как лицо Рея белеет и исчезает под водой, а глаза открыты и безжизненны. И все эти годы он не чувствовал за собой большой вины за это, хотя старался внушить себе обратное. Но то, что он считал виной, было в действительности страхом перед отягощенной или плохой кармой — он боялся того, что кто-то сделает с ним или с теми, кого он любит, то же самое. И смерть Кейти, как он предполагал, была исполнением этой плохой кармы. При внимательном рассмотрении это не что иное, как завершающее действо — Рей появляется из чрева жены и убивает Кейти безо всякой на то причины, если не считать кармы.
Ну а Дэйв? Они пропустили цепь через отверстие в шлакоблоке, а концы ее, крепко обмотав вокруг его тела, накрепко связали друг с другом. А потом, когда они тужились, чтобы приподнять его тело над бортом лодки, всего-то не больше чем на девять дюймов, чтобы сбросить его в воду, у Джимми перед глазами всплыл явственный образ Дэйва-ребенка, не взрослого, а именно ребенка, опускавшегося на речное дно. Кто точно может указать место его упокоения? Известно лишь то, что он лежит на дне Таинственной реки под водой с глазами, смотрящими вверх. Оставайся там, Дэйв. Оставайся там.
Сказать по правде, Джимми, что бы он ни сделал, никогда не чувствовал сильных угрызений совести. Да и причин особых для этого не было. С помощью одного из своих нью-йоркских приятелей он сделал так, что семейству Харрисов ежемесячно в течение последних тринадцати лет пересылалось по почте по пятьсот долларов, совесть здесь ни при чем, скорее это продуманная ловкая афера — ведь пока они думают, что Просто Рей жив, они никогда не обратятся с просьбой объявить его в розыск. К тому же, сейчас, когда малолетний сын Рея сядет в тюрьму, черт бы его подрал, он вообще может прекратить посылать деньги. Им можно найти и более достойное применение.